Глава шестнадцатая
Надежда
Спиридоновна еще с юности вынесла любовь к природе, которая у бывших помещиков
продержалась в большинстве случаев до последнего дня их жизни. Каждую весну
старую деву начинало властно тянуть в лес и в поля. Ей хотелось ходить по
молодой траве, собирать землянику среди папоротников и пней, поглядеть на
пасущихся коров и овец, вдохнуть запах скошенного сена, а всего больше —
поискать грибочков. Последнее было ее страстью. Как ни тяжело подыматься с
места на старости лет, укладываться и тащиться в деревню, где приходилось
ютиться без всяких удобств в деревенской светелке, она
не могла устоять перед этой приманкой. Надежда Спиридоновна пользовалась
большой привязанностью и уважением бывшей своей горничной Нюши,
которая провела с ней всю молодость, ездила с ней за границу и до сих пор
величала ее «барышней». Каждую весну в середине апреля Нюша
эта появлялась на городской квартире Надежды Спиридоновны с докладом:
— Ждем вас,
барышня! Крышу брат перекрыл заново; ступеньки к вашему крылечку поправил; пса
того негодного, что обидел вашего котика, мы со двора согнали. Корова у нас отелившись. Клюква и моченые яблоки вам
заготовлены. Колодезь мы вычистили. Пожалуйте — рады будем!
В этот раз обычное сообщение
усугублялось новым — чрезвычайным:
— Брат
пристроил сбоку вторую светелочку, которую мы охочи
тоже сдать.
Сообщение это весьма не понравилось
Надежде Спиридоновне: она считала пребывание в этом доме своей монополией.
Когда же Нина успокоила ее известием, что нашла ей спокойных соседей, и
объяснила, кого именно, Надежда Спиридоновна со страхом воскликнула:
— Жену Олега
Андреевича? Ниночка, да ведь она, кажется... кажется...
— Да, тетя,
Ася в положении. А почему это вас беспокоит? Оберегать ее будет пожилая дама,
тетка ее по матери. А уж что касается деликатности и кротости — в Асе всего
этого больше, чем нужно.
Старая дева промолчала, но осталась чем-то очень недовольна.
Когда же она узнала, что Ася и Леля
уже в деревне, она взволновалась еще больше: ей представилось, что теперь
интересы ее уже
обязательно будут ущемлены. Она металась по комнате, повторяя:
— Зачем они
переехали первыми? Мне там заготовлена клюква, а утреннее молоко с покон веку считается моим.
—
Успокойтесь, тетя: никто на ваши права не посягает. Это все очень деликатные
люди, — опять урезонивала ее Нина.
Надежда Спиридоновна приехала
пятнадцатого мая вечером, когда Ася и Леля, утомленные
прогулкой, уже крепко спали. Проснувшись поутру, она услышала странное
повизгивание, которое сразу показалось ей очень подозрительным. Она отогнула
край занавески. Лужайка, которая приходилась под ее окнами, весной всегда была
усыпана желтенькими одуванчиками и мать-и-мачехой; Надежда Спиридоновна
страстно любила эту лужайку и запрещала ее косить. И вот на этой лужайке,
расположившись, как у себя дома, сидели на бревнышке Леля и Ася, греясь на
весеннем солнце, а рядом с ними вертелся белоснежный пудель с черным, словно
клеенчатым носом.
— Собака! —
шептала Надежда Спиридоновна, и глаза ее от ужаса стали совсем круглые. —
Собака на моей лужайке, на территории моего Тимура! Она перемнет все мои
одуванчики, а бедному Тимочке теперь некуда будет
выскочить! Какие, однако, нахалки эти девчонки! А
фигура у молодой Дашковой так обезображена, что смотреть совестно. Вот
удовольствие — выходить замуж.
Надежда Спиридоновна отличалась
необычайной аккуратностью в туалете, но вместе с тем обладала пристрастием к
старым вещам, которые бессчетное число раз чинила и
перечинивала. Для деревни у нее была серия особых туалетов, которая каждый год
приезжала с ней и считалась у нее своеобразным «хорошим тоном». Она надела
темно-синий сарафан, а сверху серую «хламиду» — так она называла холстиновый казакин, который затягивала на талии ремешком.
Надежда Спиридоновна была маленькая и очень худая — вся высохшая, как корка. К
ремешку она привесила берестовый плетеный бурачок, с которым еще в юности
привыкла ходить за земляникой; ягоды еще не цвели, но Надежда Спиридоновна в
лес без корзины никогда не ходила; в руки она взяла большую крючковатую палку —
другой неизменный спутник. Мысль, что она сейчас увидит любимые привычные
места, которые напоминали ей родные Черемухи, наполняла теплом ее душу: что-то
мягкое и сердечное светилось в ее глазах, пока она привязывала бурачок и
вооружалась палкой. «Пройду на «хохолок», посмотрю, нет ли сморчков. Лишь бы
«они» не вздумали надоедать мне разговорами и увязываться за мною в лес», —
думала она, закрывая на замок свою дверь. А между тем не далее как в это утро
Зинаида Глебовна как раз говорила:
— Девочки,
вчера приехала тетушка Нины Александровны, она стара и одинока, будьте с ней поприветливей.
И вот, как только Надежда
Спиридоновна вышла на залитый солнцем дворик, Леля, Ася и пудель тотчас
окружили ее.
Очаровать, смутить, вообще как-либо
сбить со своих позиций Надежду Спиридоновну было нелегко, тем более что она
позволяла себе пренебрегать светским обхождением, правила которого были ей очень
хорошо известны; причем позволяла только себе, строго порицая в других.
— Букет?
Зачем это! Цветы я люблю собирать сама. Я уж, наверно, лучше вас знаю места,
где растут pulsatilla.[1] Гулять в
компании я не люблю, я хожу всегда молча. Уберите сейчас же собаку: она обидит
моего кота.
И отпугнула
таким образом девочек в одну минуту. Но когда к ней приблизилась с милой
светской улыбкой Зинаида Глебовна, седеющие волосы и усталое лицо этой последней
несколько умерили воинственный пыл Надежды Спиридоновны, и она волей-неволей в
течение нескольких минут отдавала дань ненужному с ее точки зрения разговору.
— Места
здесь красивые, но какая же это «дача»? — говорила Зинаида Глебовна. — По нашим
прежним понятиям, «дача» — загородная вилла: красивый дом, балкон с маркизами,
дикий виноград и цветник... А это — просто комната в избе, стена в стену с
овчарней; она годится только для таких разоренных и загнанных «бывших» как мы.
Кроме того, здесь ничего нельзя достать: ни творога, ни сметаны, ни яиц, ни
свежей рыбы — ничего из того, что прежде водилось в деревне в таком изобилии,
что крестьяне не знали, кому сбывать... Это только при большевиках может так
быть, чтобы в деревне не было ничего. Олег Андреевич и я притащили немного снеди на собственной спине, а иначе мы бы здесь голодали —
ничего, кроме молока!..
— Кстати,
утренний удой получаю всегда я. Так уж заведено, — сказала Надежда
Спиридоновна.
—
Пожалуйста! Мне все равно! Я буду брать вечернее, — поспешно сказала несколько
удивленная Зинаида Глебовна.
Увидев свою
Нюшу, появившуюся у калитки, Надежда Спиридоновна
кивнула Зинаиде Глебовне и направилась к ней; несколько минут они о чем-то
шушукались, после чего Надежда Спиридоновна вошла в бор, начинавшийся сразу за
калиткой.
Тотчас после этого к Зинаиде
Глебовне подошла Нюша и заговорила скрипучим голосом
с фальшивой улыбкой:
— Хотела я
предуведомить... Тая лужаечка, что под окнами моей барышни... Они ее почитают
все равно как своей собственностью... так уж вы окажите уважение: не велите
ходить вашим барышням, и на завалинку чтоб не садились... Собаку тоже пущать не велено. Не хотелось бы нам неприятностей.
Вследствие таких сюрпризов, когда
Надежда Спиридоновна через некоторое время снова показалась у калитки, никто
уже не бросился к ней навстречу. Леля шепнула Асе: «Идет!» — и поспешно
придержала за ошейник пуделя.
Показалось ли Надежде Спиридоновне,
что она была слишком резка утром, или ей захотелось похвастать своими трофеями,
но она замедлила шаг и сказала:
— Я убила
только что двух гадюк: одна спала на солнце, а вторая выползла из-под моих ног
и едва не ушла в кусты. Здесь, на «хохолке», их много, имейте ввиду. Я каждую весну убиваю несколько штук. Всего на своем
веку я вот этою палкой убила сорок восемь змей, я им веду счет.
Две пары глаз с удивлением поднялись
на воинственную леди.
— Она
напоминает старую Карабас. Может быть
она злая фея? — шепнула Ася, когда Надежда Спиридоновна отошла.
— Скорее уж
ведьма! — возразила Леля.
Вечером, когда они ужинали при
свечке, Зинаида Глебовна сказала, раскладывая на тарелки печеный картофель:
— Сейчас
рассмешу вас, девочки: сегодня старушка, наша хозяйка, та, что почти не слезает
с печи, жаловалась мне на свою
Нюшу, которая здесь вершит всеми делами, будто бы Нюша и ее старая барышня — ведьмы, будто бы за обеими
водятся странности...
— Вот
видишь! Я тебе говорила! Я первая заметила! — закричали друг другу Леля и Ася.
— Старуха
уверяет, — продолжала Зинаида Глебовна, — что лет десять тому назад Нюша вздумала вешаться на чердаке и, когда вбегала туда по
лестнице, услышала, как кто-то зазывает ее сверху страшным голосом: «А поди-ка,
поди-ка». Нюша испугалась и не пошла, однако с той
именно поры прочно связалась с нечистым: умеет взглядом заквасить молоко,
заговаривает кур, питает пристрастие к черным кошкам и петухам, а в церковь ее
не заманить даже к заутрене...
— А на
помеле ездит? — деловито спросила Леля, обчищая картошку.
— Пока об
этом мне не доложено, — засмеялась Зинаида Глебовна.
Воображение у «Леася»
разыгралось настолько, что Зинаида Глебовна пожалела о том, что порассказала:
когда после ужина понадобилось пройти к рукомойнику, висевшему на крылечке,
обнаружилось, что Ася боится пройти через темные сенцы, где за бочкой воды
притаился черный кот. Зинаиде Глебовне пришлось конвоировать ее, держа свечу;
едва они успели выйти, как их с визгом догнала Леля, уверяя, что как только она
осталась одна, глаза у кота загорелись, словно уголья. Зинаида Глебовна
выговаривала Леле, что она едва не толкнула Асю и что следует быть выдержанней
и осторожнее. Казалось бы, советский колхоз и
ведьмы — две вещи несовместимые, а вот — изволите ли видеть! «Есть
много, друг Горацио, тайн!»
С этого дня перешептывание по поводу
двух ведьм и наблюдение за обеими стало любимым занятием «Леася».
Обе девочки увлеклись этим, как крокетом или волейболом.
— Я сегодня
видела, как одна ведьма сунула другой пяток яичек; нам не дает, а для подружки
наколдовала, — говорила Леля.
— А утром,
когда я вышла за околицу, Надежда Спиридоновна собирала там траву. Наверно,
колдовскую. Может быть, разрыв-траву? — сообщала Ася.
— Походка у
нее самая ведьминская! — восклицала с видом знатока
Леля, — Семенит быстро-быстро — и вдруг остановится и припадет на свою клюку,
да озирается вокруг своими страшными глазами.
— Да бросьте
вы, девочки! Собирала Надежда Спиридоновна всего-навсего щавель себе для супа!
— урезонивала их Зинаида Глебовна, которая тщетно старалась понять, почему она
со своими любимицами попала в такую немилость у Надежды Спиридоновны и Нюши. Можно
было подумать, что Надежда Спиридоновна платит какими-то другими более ценными
деньгами, ибо для нее находились и яйца, и клюква, а однажды даже мисочка
творогу, которая весьма секретно была препровождена в комнату Надежды
Спиридоновны. Воду ей тоже приносили на дом, а Зинаида Глебовна ходила к
колодцу сама и кроме молока и картошки ничего не могла получить в этой
счастливой Аркадии, так что к концу недели они стали подголадывать
и с нетерпением ждали Олега с очередной поклажей.
Утром в субботу Зинаида Глебовна
уехала в этот раз одна. Ася и Леля
весь день провели вместе и вместе же пошли на полустанок встречать Олега.
Радость от поездки на дачу для Олега в этот раз была несколько неполная; но он
всячески старался не дать почувствовать этого Леле. Ночевать ему пришлось на
сеновале, причем Ася оказалась настолько щепетильна, что, устраивая ему постель
на сене, не пожелала задержаться ни на одну минуту и не позволила закрыть
дверей. Она по-видимому считала, что целомудрие ее
подруги заслуживает самого большого уважения и осторожности, и он почтительно
покорился. Утром в воскресенье гулять пошли все втроем. В предыдущее
воскресенье они целовались в лесу несчетное число раз; теперь нельзя было
проделать того же, и он только украдкой пожимал пальчики Аси. Раз,
воспользовавшись минутой, когда они оказались в стороне, он привлек, было, ее к
себе для поцелуя, но она строго сдвинула бровки и подняла пальчик.
И Наталья Павловна, и француженка,
рассматривавшие ссылку Валентина Платоновича как роковую неудачу, много раз
высказывали при Олеге беспокойство по поводу судьбы Лели; это не могло не
возбуждать в Олеге участия, но вместе с тем Леля еще не завоевала у него особой
симпатии как человек. Он соглашался, что она мила и воспитана, какой и подобало
быть внучке сенатора; но не замечал в ней ни обаяния, ни сердечности; она была безусловно не глупа, но казалась ему несколько
скрытной, в ней не было и следа той лучистой искренности, которая составляла
одну из прелестей Аси. Приглядываясь к Леле, он несколько раз говорил себе, что
она как будто таится внутренне, как будто остается иногда при особом мнении,
которое не находит нужным высказывать, и что она совсем не такой наивный
ребенок, каким считают ее все окружающие и в первую очередь мать.
В это утро, перетянув себе кожаным
ремешком талию, она бегала, кружилась и прыгала, как коза. Олег еще никогда не
видел ее такой оживленной. Она точно намеренно, для сравнения с Асей,
подчеркивала свою легкость. «Зачем это ей понадобилось? — думал Олег, — Для
кого это? Если для меня, то выстрел не попадет в цель».
Но Леля вовсе не ставила себе целью
покорить Олега; кокетство ее явилось лишь от сознания, что она может превзойти
Асю в грации и в резвости. Сложилось так, что на заре юности первые поклонники,
появившиеся на их горизонте — и Шура, и Олег — оба предпочли Асю, а Валентин
Платонович первое время держался выжидательной политики — Леля этого не забыла.
Она не сомневалась, что, если бы с ней рядом не было постоянно ее кузины, она,
разумеется, покорила бы всех троих. Стоило ей оказаться без Аси, и она тотчас
же попадала в центр мужского внимания. Никто из окружающих ее не подозревал,
что она отдавала себе в этом совершенно ясный отчет. Теперь Ася не знает, куда
ей деть живот, и настолько смущена своим видом, что прячется от всех знакомых;
недавно она не захотела выйти к Шуре Краснокутскому...
И Леля не устояла перед искушением покрасоваться и один раз кольнуть ту,
которая, сама того не подозревая, уязвила ее самолюбие. Она была слишком хорошо
воспитана, чтобы проявить вульгарность или развязность — все было мило,
по-девичьи; дурного — ничего, кроме невнимания к положению подруги, а ведь она,
казалось, любила Асю!
«Бестактность по отношению к такому
близкому человеку уже бессердечие!» — думал Олег, провожая Лелю недружелюбным
взглядом. Особенно разительна ему показалась сцена около ручейка, пересекшего
им дорогу; берега его были глинистые, размытые и скользкие, ложбина усеяна
валунами, Леля, смеясь и напевая, резво перескочила по камням на другую сторону
и, грациозно вырисовываясь на возвышенном берегу, крикнула:
— Я вас жду!
Что же вы так долго?
Ася остановилась, безнадежно
оглядывая ложбину, и лицо ее показалось Олегу опечаленным... «Она жалеет
сейчас, что вышла за меня и попала в это положение!» — подумал он и с досадой
крикнул Леле:
— А вы не
слишком хороший товарищ, Леля, если покидаете своих спутников перед первым же
препятствием!
Она засмеялась.
— Ну, какое
же это препятствие! Да если хотите, я вернусь. Скок-поскок, молодой дроздок!
Глядя на сестру, Ася припомнила
почему-то фразу, с которой часто обращался к Леле Сергей Петрович, более
проницательный, чем дамы: «Чужих сливок не лизать», — и в первый раз
догадалась, что может означать этот шифр. Кокетство сестры ее не уязвило; она
только становилась все грустней и грустней. Прогулка втроем решительно не
удалась.